Пресса

Дядя Ваня и русалки

В октябре в сетях появилось вызывающее и полное профетического пыла письмо украинского режиссера Андрея Жолдака к финским актерам, с которыми он репетировал "Дядю Ваню". Он требовал от них вспомнить о ритуальных корнях театра, о том, что каждый их выход на сцене - это диалог с богом, священный жест, противостоящий энтропии повседневности.

Те, кто увидел "Дядю Ваню" театра "Klockrike" из Хельсинки на нынешней "Золотой маске", мог понять, о чем говорил режиссер. Такой художественно-бескомпромиссной, обнаженно-нервной и живой актерской эмоции почти не встретишь в театре. Странный мир, в котором финская сауна становится синонимом тюрьмы, а женщины и мужчины воют, высовывая головы из ее маленьких окошек туда, где много воздуха и природы. Эта дача-сауна с бассейном стоит посреди северного пейзажа, и серые видеопроекции деревьев плывут по светлым, легко сколоченным рейкам, говоря о том, что природа и цивилизация раздирают человека всюду - даже посреди лесов.

Весь этот немаленький (четыре с лишним часа) спектакль превращен в нескончаемый невротичный танец, точно все - и юродствующий дядя Ваня (Юсси Йонссон), и мужественный викинг Астров (Ян Корандер), и томящаяся по любви Соня (Алма Пёйсти), и трагически-прекрасная Елена (Криста Косонен) - все загипнотизированы, заворожены колдовскими водами, проникающими в их тела. Сказочная Елена - та просто таскает за собой целый гардероб русалочьих хвостов, а когда профессорская чета стремительно покидает Войницевку, профессор возвращается на мгновение - разыскать в шкафу позабытый женин хвост.

Андрей Жолдак отменяет иные возможности интерпретации пьесы, кроме одной. У него на авансцене стоит корзина со свежими яблоками. Их буквально пожирает Елена прекрасная в исполнении Кристы Косонен, явно открывая перед Астровым свое желание. Ей отвечает Астров, жадно сгрызая кисло-сладкую плоть. Яблоки рассованы повсюду, даже в рабочем столе Сони, и она вынимает их как свое сокровенное наследие вместе с сексуальным вечерним платьем в самый священный и трагический момент объяснения с доктором. Она - всегда разгоряченная - поедает яблоко, как будто таким образом можно впитать в себя магическую, русалочью силу Елены.

Точно так же, как недавно Кэти Митчелл назвала спектакль по пьесе Стриндберга "Фрекен Жюли" в честь другой ее героини - Кристины, Жолдак мог бы назвать своего "Дядю Ваню" "Еленой" - настолько судьба и загадка этой женщины определяющие во всем смысле пьесы. Высокая, прекрасная во всех отношениях, стекающая в томительной неге прямо в бассейн и оттуда помахивающая своим русалочьим хвостом, она завораживает всех, буквально лишает слов - и вот уже профессор только мычит и булькает, проповеди Астрова о лесах и вырождении проглатываются незаметно, только дядя Ваня - истерически подробен в своей саморефлексии, но и это лишь способ вызвать у нее чувство.

Эта Елена - не скучающая вялая рыба, но именно тоскующее по неведомым глубинам магическое, полное тайной силы существо. В фольклоре разных народов русалки - погибшие от несчастной любви души, ищущие своего возлюбленного. Что было в той жизни у Елены, нам неведомо, но в этой ее буквально сотрясает любовная тоска, и когда Соня спрашивает, счастлива ли она, героиня Кирсты Косонен бьется в страшном, отчаянном припадке, прежде чем сказать свое "нет". Маленькая чудная Соня тоже бьется в припадке, желая подражать таинственной и прекрасной мачехе, но ее в этой сцене сотрясает любовь и тихая надежда. До тех пор, пока она не узнает, стоя с самоваром, символом эротической силы, за дверью, что ее не любят как женщину, и не сломается, превратившись в патологическое и злобное существо. Ее отчаяние физиологично настолько, что когда она повернется мертвым лицом к залу, на ее платье будут следы мочи, которую она не может удержать в мгновение боли.

Уничтоженная любовь оседает на лицах и в душах этих людей немым мунковским криком. Лица дяди Вани и Сони обезображены конвульсией. Так действует в этом мире не нашедшая себя сила любви, точно античные эринии, догоняя свои жертвы последними конвульсиями боли.