Театральная компания ЗМ

Пресса

29 февраля 2012

Под брюхом телеги жизни

Наталья Зимянина | Новая газета

В Москве показали спектакль Мариинского театра «Мертвые души», выдвинутый на «Золотую маску» в девяти номинациях

Скажем сразу: кочующее в интернете определение этих «Мертвых душ» как «главного оперного спектакля первого десятилетия новой эры» — перебор, простительный лишь родственникам его создателей. Да, опера, созданная Родионом Щедриным 35 лет назад, действительно вошла в историю как самая яркая и острая в гигантском унылом ряду заказных советских опусов. И сегодня всё, что когда-то хотел сказать Родион Щедрин, — на месте. Но нового сценического шедевра мы не получили.

Известно: если опера пишется по знаменитому произведению, значит, композитора оно чем-то задело и вынуждает что-то договорить языком музыки. Иначе — зачем? В «Мертвых душах» для Родиона Щедрина когда-то сошлось главное, что он умеет: с одной стороны, оркестровые необычности, остроумные музыкальные портреты. С другой — прослаивающие их запевки, пронзительные стилизации под русскую песню, от которых веет смертельной безнадёгой. Этот контраст обеспечил вроде бы такое простое, но такое точное попадание в Гоголя!

Ансамбли героев просто феноменальны, к тому же начиная с децимета («Обед у прокурора») все эти смачные дуэты, трио, квартеты и квинтеты исполняются мариинцами виртуозно. Дирижер Гергиев безупречен. Щедрин нашел лучшего интерпретатора своей изобретательной музыки.

На премьере спектакля Большого театра в 1977 году (его поставил великий Борис Покровский) публика хохотала над героями до слез — но тут же, с началом новой запевки, слеза меняла вкус. Да, тень Гоголя тогда витала в зале.

Нынешний Мариинский спектакль ни бурных эмоций, ни мистических ощущений не вызывает, хотя молодой режиссер Василий Бархатов очень старается. «Мертвые души» — его шестая постановка в этом театре. (Позже были еще «Сказки Гофмана» Оффенбаха.) Добавил ли 28-летний хипстер смысла Гоголю и Щедрину? Ну хоть не испортил, хотя, как ни жаль, в конце концов спектакль съезжает к банальной скуке.

А что же обязательные современные реалии, щекочущие нервы? Есть тут чета пчеловодов Маниловых. Коробочка держит подпольную пошивочную мастерскую, где работают таджички. Дальше — по мелочам вроде полуголых девиц на шпильках в сцене пьянки у Ноздрева.

Самая смешная фигура спектакля — Собакевич в исполнении Сергея Алексашкина, и он более всего из артистов достоин «Маски». Это вообще лучшая картина: шкафообразный советский руководитель долдонит (поет, конечно) свою проповедь на трибуне. В полутьме видно, что его, замерев, слушают сидящие в рядок товарищи. При свете дня оказывается — это бюсты древнеримских полководцев на больших картотечных ящиках. Из ящиков будут выскакивать и красоваться перед Чичиковым давно умершие крестьяне, и он уйдет с покупкой — в виде казенных папок на тесемках…

Вообще художник Зиновий Марголин — это, на мой взгляд, еще одна бесспорная «Маска». Главная конструкция спектакля — ось гигантской телеги с пятиметровыми колесами. Телега будто вот-вот по недосмотру съедет в зрительный зал. Действие, бывает, происходит под ее брюхом; но дно ее способно крениться вперед-назад, превращаясь в экран. И тогда на нем идут кинокадры, снятые из окна поезда, — унылые, нами же загаженные пейзажи. Мысль проста: ничего не изменилось с гоголевских времен. Кто-то сомневался? В недавней телепередаче «Игра в бисер» по «Культуре» умные люди сошлись на том, что Гоголь помер с тоски, не зная, куда бы вырулить трилогию в позитив…

Конечно, с такой марголинской телегой ждешь сильного, эмоционально потрясающего финала. Ждешь внятного месседжа от режиссера нового поколения. Но режиссер такой осторожненький. Он ведь, Василий Бархатов, действительно очень милый, образованный, воспитанный, общительный человек. Кокетливый герой глянцевых журналов. Правда, когда читаешь там, что критики возлагают на него надежды по спасению отечественного театра, хочется воскликнуть: покажите мне этих критиков!

Среднестатистический режиссер гитисовской выучки, он пока не обладает ни мастеровитостью предшествующего поколения, ни его отчаянной фантазией, которой пришлось бешено работать вдогонку современному европейскому оперному театру.

Всерьез Бархатова воспринимаешь лишь потому, что он, как ни крути, исторически замыкает последнюю плеяду наших оперных режиссеров, тянувшихся за Борисом Покровским, в которую входит поколение за сорок: Дмитрий Белов, Дмитрий Бертман, Георгий Исаакян, Дмитрий Черняков. Бархатов — на сегодняшнем, пусть и сверкающем глянцем, этапе — лишь ее отзвук, восторженная имитация, маленький хвостик, которым «первое десятилетие новой эры» только и может что игриво помахать тени несчаст-ного Гоголя.



оригинальный адрес статьи