Пресса

Напомним читателю: внеконкурсная спецпрограмма «Новая пьеса» предваряет фестиваль «Золотая маска» второй год подряд. Учреждена она в 2010-м как наследница не существующего ныне фестиваля «Новая драма». Впрочем, дело фестиваля живет. Взгляд на основную конкурсную афишу «Золотой маски»-2011 убеждает еще и еще раз: надо создавать структуры и собирать людей. Будут институции — будут и тексты.

В конкурсе «Маски»-2011 — пять постановок новых российских пьес.

Даже в драме «больших форм» меж Гамлетом, Медеей, двумя Дядями Ванями, Вассой Железновой, гончаровской Бабушкой из «Обрыва» и нервической декаденткой Екатериной Ивановной из пьесы Леонида Андреева (привычный все народ: давно и исправно тянут на себе современные смыслы, Медея и Дядя Ваня — в особенности) — вдруг явились дауншифтеры нулевых, странные дачники и молчаливые библиотекари из поселка Комарово («Изотов» Александринского театра по пьесе Михаила Дурненкова).

Все конкурсные тексты-2011 и их авторы — от Елены Греминой с ее документальной пьесой «Час восемнадцать», самым сильным социальным жестом русского театра последних лет, до 26-летней Анны Батуриной, автора пьесы «Фронтовичка» (которую поставил учитель Анны Николай Коляда), — связаны с движением «новая драма», с разными его ветвями в разных часовых поясах страны.

Надо создавать институции. Точки, где тексты востребованы. Это продуктивно.

Пока завершается внеконкурсная «Новая пьеса»-2011 — неровная, пестрая. Задуманная именно как место, где тексты востребованы. Иногда программа кажется (как и в 2010 году) аттракционом неслыханной гуманности: чуть не все свежие постановки «новой драмы» в губернских театрах приглашены, чиновные землячества города N ликуют в партерах. Да и пьесы — разного уровня. Даже когда писаны одной рукой.



Лучшие тексты и спектакли те, где «новая драма», отряхиваясь от штампов (а их наросло не меньше, чем на главном враге — «хорошо сделанной» коммерческой комедии), счищая чернуху с колен и локтей, выходит из подвалов и кухонь, где варят «ханку», в почти цивилизованное веселенькое пространство России-2011. К норме, так сказать…

В 2010-м спецприз «Маски» получил спектакль Михаила Угарова по пьесе Павла Пряжко «Жизнь удалась». (Тогда, честно говоря, казалось: пьеса собрала в себе все общие места «новой драмы».) В спецпрограмме 2011-го — спектакль Центра Мейерхольда по пьесе Павла Пряжко «Поле» и спектакль петербургской лаборатории «ON-театр» по пьесе Пряжко «Запертая дверь» (режиссер — Дмитрий Волкострелов, недавний выпускник мастерской Льва Додина). И тут общих мест нет. Тут сделан резкий шаг в реальность.

«Запертая дверь» шла в Москве дважды — в подвале Театра.doc (набитом до предела). Фабулы у пьесы нет, ее буддийское «здесь-ничего-не-происходит» и есть самое точное движение сюжета. Ничего не происходит — то на окраине, в тысяча первом интернет-магазине чего-то строительного, пользительного для обустройства жизни, то в нарядном торговом центре (эти сцены сняты на видео). Москва, Петербург, Иркутск? Не важно. И интернет-склад за забором бывшего режимного объекта, и ТЦ с суши-баром, кофейней, чайной лавкой, ее черно-красными банками (везде одинаковыми, как фуражки постовых сержантов), с блеском отмытых стекол и витриной «Связного» — знакомы каждому. Дурная бесконечность клонировала их от Брянска до Комсомольска.



Дурная бесконечность пустоты и есть героиня новой пьесы 30-летнего Пряжко.



За прилавком чайного бутика стоит Наташа. Покупателей нет. Раз в час Наташа уходит курить. В кофейне обсуждает с приятелем финансовые бумаги Валера. У Наташи с Валерой общий проект. Собственно, единственная реальная работа Наташи — иногда ездить с Валерой к его родителям. И там играть его девушку. «Старикам» это нужно.

«Вы не собираетесь поступать?» — робко спрашивает мама, с виду учительница.

«Нет, — веско отвечает Наташа. — Я уже нашла себя». Диалог отлично сыгран.

Собственно… куда поступать? Зачем поступать-то?! Если исходить из того, что цель жизни — сносная зарплата здесь и сейчас, — Наташа нашла себя. В пустоте нарядной чайно-кофейной лавочки, отпуская три пакетика в день, не нуждаясь для этой службы ни в чем, кроме ухоженных ногтей, — невозможно не впасть в прострацию. Полную, как диагноз. Пространство дней бесконечно. В нем нет ни целей, ни смыслов, ни чувств, ни знаков.



Работа Валеры в банке показана менее подробно. Но, похоже, — они с Наташей коллеги.

Валера — не гей. Ему просто не нужно ничего этого: ни девочек, ни мальчиков. Но понимая, что родители — другие, потрепанные и теплокровные, он приходит с Наташей. Раз в месяц. На час. Фрустрация социальная, семейная, профессиональная… да какую ни назови. Все святы места заполнены вакуумом. Но мы живем — и не без комфорта.

А в это время ничего-не-происходит и в интернет-магазине-не-ясно-чего на окраине. Та же степная пустота неба и земли, иногда нарушаемая отгрузкой не-ясно-чего спустя рукава. То же томление трех работников — в каком чате избыть, в какой игрушке перемолоть часы? Тот же космический вакуум сознания, лишенного труда и цели, самого представления о труде и цели. Тот же незаданный вопрос: откуда берется то, что иногда отгружают? На чем держится экономика сотен лавочек с сотнями окаменевших от долготы дней Наташ, нашедших себя? Как изменила эта жизнь — альтернатив не знающая, о самом существовании их не знающая (в школе этому уже не учат), — природу человека?

…И кстати: это вовсе не социальная сатира, а чистый психологический реализм. Очень точно и лаконично переданный в бесстрастном минимализме пьесы Пряжко и спектакля.



Программа «Новая пьеса»-2011 переплелась с проектом «Польский театр в Москве». С «Запертой дверью» перекликается «Тирамису», work-in-progress (то бишь набросок спектакля) Омского театра драмы по дебютной пьесе польского автора Иоанны Овсянко.

«Тирамису» (режиссер — Руслан Шапорин) изучает сходный биоценоз. Рекламное агентство. Пять молодых женщин. У каждой есть судьба и лицо (одна и вовсе верует в Бога), и болевая точка… но они спрятаны наглухо. Показаны публике в монологах в зал.

А на поверхности социальной жизни — строгий опрос директора после уик-энда: «Число оргазмов?!» (девочки соревнуются… и безбожно врут, чтоб не нарушать приличий). Поверка армейской четкости: кто в каких брендах идет на встречу с клиентом? Отчаянная телефонная суета вокруг продвижения на ТВ не ясно чего… ну примерно того, что кое-как отгружают «интернетчики» с режимного объекта в пьесе Пряжко.

И сами девочки из «Тирамису» — такая же социальная норма, как Валера с Наташей.

Ту же социальную норму (именно норму, а не броскую маргинальную экзотику) исследует verbatim-2011: проект фестиваля «Балтийский дом» и Театра.doc «Ржевка vs. Невский проспект».

Вообще-то «городские вербатимы» в коллективном исполнении авторов «новой драмы» — тема отдельная и м…м… амбивалентная. Проекты «Новой пьесы»-2010 «Так-то да» («речевой портрет» города Вятки, документальная пьеса по монологам горожан) и «Мотовилихинский рабочий» слились в одну вселенскую смазь безбрежного уныния, лишенного лица и корней: Вятка и Пермь слились и наглухо потерялись в его тумане.



Поэтому известие, что примерно тот же круг авторов в 2011-м работает над аналогичным проектом «Это моя Казань», вызвало легкую оторопь.

Но проект «Ржевка vs. Невский проспект» — из того же цикла. Он на порядок лучше «Вятки» и «Мотовилихи»: и на слух понятно, насколько тщательнее прописан текст. И тут, натурально, для одноактной документальной пьесы (спектакль Алексея Забегина идет 1 час 20 мин) понадобились четыре пера: Михаил Дурненков, Юрий Клавдиев, Ольга Стрижак и Константин Федоров. Но эта цепочка этюдов, сыгранная студентами СПбГАТИ, — парад абсолютно живых лиц.



…Нелепый участковый, со страхом входящий в коммуналки на Таврической. Владелец сувенирной лавочки в Гостином дворе. Бодрый мигрант Миша. Курьер Русского музея — предпенсионного возраста, в бейсболке, с легкой безуминкой. (Она, кстати, тут единственная, кто твердо верит, что «служит Петербургу». Единственная, кто чувствует, по какому 300-летнему культурному слою ходит.) Два эстета и философа — менеджеры «Пятерочки». Консерваторская красавица 18 лет, которая уже пыталась эмигрировать в Аргентину. Ее сверстница из спального района, которая на «Здравствуйте!» сквозь зубы отвечает: «И что?» (эта никуда ехать не собирается). И самая забойная парочка: молодые педагоги, изображающие на Дворцовой площади Екатерину Вторую с графом Орловым. Естественно, ничего личного: это бизнес. С ними фотографируются туристы за 100 рэ.

Живые, смешные, острые, точные фигурки похожи на россыпь персонажей. Вокруг любого мог бы закрутиться сюжет сценария или пьесы… но этого, похоже, не будет.

Общее же у всех «социальных субъектов № …» — та же дикая пустота. Никто не занят вменяемым и конкретным делом. Никто не собирался стать тем, кем стал, — ни предприниматель, ни участковый, ни продавщица мороженого. Никто не говорит о работе. Никакого перепада-противоречия между людьми Ржевки и Невского не осталось.

Та же (довольно комфортная, сияющая витринами, звенящая саундтреками) пустота. Картина мира похожа на типовой ТЦ галерейного, «кругового» устройства, на этакую Вавилонскую башню мехом внутрь. В сердцевине ее — полный вакуум. Застекленный сверху, подсвеченный высотный колодец… хоть бросайся. (Но на дне цветочный бутик, а в нем две Наташи, нашедшие себя. И холодные гиацинты, прибывшие утром из Амстердама. Ближе — гиацинты давным-давно не растут.)

Самыми интересными персонажами «Новой пьесы»-2011 оказались благополучные люди «нового мира» в их антропологически завершенном образе. Люди, не знающие ничего, кроме повседневности. Люди, «нашедшие себя». Не подозревающие о большом мире, где есть (или были?) наука, история, война, труд, не сводимый к перепродаже.

Время, которое спокойно дышит вакуумом. А вакуум плохо проводит звук.

И это — одна из причин того, что «Новая пьеса» остается лабораторным опытом.