Пресса

«(а) Поллония» – так называется спектакль Кшиштофа Варликовского, которым открыли одну из многих в этом году спецпрограмм «Золотой маски» – польскую.

Без малого пять часов, часть публики покинула Театр Российской армии, где гастролировали поляки, в антракте. Оставшиеся устроили актерам овацию.

Непросто начать: с сюжета? Он чрезвычайно затейлив, с одного перескакивает на другое, с последнего подвига Геракла к каким-то библейским героям, затем снова возвращается к античным Ифигении и Алкесте. С формы? Тоже многое придется договаривать «на пальцах»: и вот, когда левый «бокс» отъезжает вправо и тут же теряет свою прозрачность, в центр площадки выдвигается тот, который стоял чуть правее от центра, в нем – два унитаза, но никто за все четыре с половиной часа спектакля не обращается к ним по прямому назначению... А про что спектакль? Да про что сегодня все ставят, куда ни плюнь, – про Холокост. Про сложнейшие отношения между поляками и евреями, про Аполонию, польскую женщину, которая спасала евреев, была раскрыта, евреи, которых она прятала, разбежались, спаслась одна-единственная, саму Аполонию расстреляли.

Режиссер, которого в Москве уже знают – видели, восхищались его «Крумом», спектаклем по Ханоху Левину, теперь показывает, как умеет он, подобно фокуснику, менять на глазах у публики оптику, и Польша, где сами поляки так привычно рассматривают прошлое страны «с точки зрения жертвы», меняет облик, а в следующее мгновение – але-оп! – и уже иначе смотришь на сюжет с Аполонией, когда слово берет ее сын...

Голые? Есть. Видео? Тоже в наличии, но используются небанально, впрочем, простых ответов и ходов от Варликовского и не ждешь. Алена Карась, один из отборщиков польской программы, успела написать про страшноватые нравственные уравнения. Так и есть. Вторую часть спектакля открывает лекция, миловидная женщина выходит на трибуну и начинает, время от времени заглядывая в стопку принесенных с собою страничек, говорить про поляков, которые «не знали», что там творится за стенами концлагеря... «Я с утра сегодня посмотрела Москву... Такой красивый город... Но как же вы ничего не видите?..» – спрашивает безо всякого осуждения, бытово. Хочется возмутиться, но, вероятно, так же точно возмущались и те поляки, которые «не видели», «не знали». Следующий эпизод – приезд в Израиль за какой-то наградой сына этой самой Аполонии, ему, разумеется, тоже дают слово, и, слушая его, уже немолодая женщина, когда-то спасенная Аполонией, вдруг догадывается: «Вы что же, требуете, чтобы я извинилась за смерть вашей матери?» – «Я не требую, но если вы извинитесь, я не буду против». – «Но я бы погибла», – логика спасшейся железобетонна. «Но у моей матери в отличие от вас был выбор».

Вербатим? Не вербатим?

Человек с трудом может представить собственную смерть, а в общем, наверное, и ее представить не может, смерть другого – почувствовать еще труднее, переживать по поводу смерти миллионов – человеческая психика естественно сопротивляется невозможному, не-переживаемому. Как, рассказывают, ученые согласились когда-то с тем, что Вселенная родилась из точки, дальше – человеческий разум не постигает, слов для объяснения нет. Так и тут: дальнейшее – молчание, сказал бы шекспировский герой, подводя итог и ставя не точку – отточие. Варликовский заглядывает за это отточие и видит бездны, но также – и лужицы, и мелкие кочки-ямки тоже. Между безднами и ямками протянута высоковольтная линия напряжения этого спектакля. Спектакля, который так увлекательно вступил в диалог с сыгранным накануне другим спектаклем, из другой спецпрограммы «Золотой маски» – работой Римаса Туминаса «Мистрас», где главные герои – Мицкевич, Шопен, учитель Мицкевича... И разговоры в парижских салонах – о поляках, литовцах, конечно, и о России. Точь-в-точь как писал когда-то русский поэт Владимир Соколов: «Всё у меня о России, даже когда о тебе».